Материал Виктории Олиферчук («Вечерний Челябинск» от 28.09.2018 г.)
Как быстро летит время! Новый художественный театр уже совсем большой – 25 лет готовится отметить в октябре. По случаю юбилея ждет гостей и готовит грандиозную программу празднования. Ну а «Вечерка», как всегда, готовит по такому славному случаю серию публикаций, которая позволит поближе познакомиться с юбиляром.
Если худрук – это ум, честь и совесть театра, то артисты, безусловно, его лицо. Они несут режиссерскую идею, транслируют в зрительный зал свои энергетику и эмоции, спасают зрительские души от рутины и безысходности повседневности. Они боги, заставляющие зрителя смеяться и плакать, любить и ненавидеть, и крепостные, с утра до вечера корпящие на ниве искусства. Как живется им, птицам-синицам, в доме, который зовется НХТ?
Ксения Бойко: это мое место под солнцем
– Говорить, что театр – семья и дом – банально, – кривит губы, заламывает брови – Ксюшина мимика красноречива не меньше текста. – Так говорят все, всегда и везде. Это мое место под солнцем: любимая работа, здесь я никогда не устаю, наоборот, отдыхаю душой и телом, здесь вокруг родные люди, мы больше, чем семья – мы единомышленники. Я не могу без театра, – не нравится, что прозвучало пафосно. – Не могу объяснить! Дома ты можешь побыть один, быть самим собой, в театре другое – там ты всегда занят, всегда нужен, без него чувствуешь себя бесполезным.
– Не надоедает быть всегда занятым?
– Надоедает! Конечно! – запальчиво соглашается. – Хочешь домой, уходишь, а завтра опять тянет в театр. Моя старшая сестра говорит: «Ты счастлива, потому что у тебя любимая работа», и я думаю, что она права. Это и работа, и хобби – то, без чего ты просто не можешь.
– А как ты считаешь, у вас в театре все счастливые?
– Я почему-то уверена, что в большей или меньшей степени это так, – отвечает после секундной паузы, но уверенно. – И когда кто-то ноет, как трудно, тяжело, я смотрю на него с недоверием. Да я сама, бывает, ною – с ребенком надо успеть и в школу, а с студию, а тут вокал. Но и тут театр мне помогает: режиссер отпускает сбегать за ребенком, наши ребята-артисты помогают ему сделать уроки, пока мы репетируем, бабушки-вахтерши кормят, завязывают шнурки, вытирают нос. И Лев постоянно спрашивает «Когда мы поедем в театр?»
– Ксюш, ты никогда не думала о том, если бы у тебя в жизни не было театра?
– О-ооо, я была бы несчастна, – древнегреческая маска скорби проступает на лице актрисы, но тут же возвращается к жизни. – Я пошла бы в армию, и была бы полковником. Всегда думала, что во мне живет какой-то революционер, грозный человек, который требует действий, свершений. В театре это, слава богу, нивелируется, и когда грозный человек просыпается, это случается в нужное время и в нужном месте. Ну… или была бы адвокатом. Моя мама, кстати, мечтала, чтобы я была прокурором. А стала вот актрисой.
Кого боится артист?
– В чем уникальность вашего театра на твой взгляд?
– Так я не работала ни в каких других, – разводит руками.
– А хотела?
– Поначалу рвалась, но чем дальше, тем больше уверена, что это мое место. Я ведь и поступила в институт не с первого раза, боженька меня берег для Гельфонда (прим. Евгений Гельфонд худрук НХТ, руководитель курса, на котором училась К.Бойко). Когда я увидела Евгения Михайловича на третьем туре, я поняла: вот то, что мне надо, все, что он говорил, я понимала с полуслова.
– Кстати, как у вас в коллективе складываются отношения с начальством? Не секрет, что подчиненные редко испытывают к начальникам нежные чувства.
– Для меня Евгений Гельфонд – большой друг и старший товарищ. Я никогда не понимала, как некоторые из коллег могут его называть Женя, для меня он только Евгений Михайлович, хотя мы на дачу к нему ездим, грибы вместе собираем. Но какой-то пиетет остался, может еще со студенческих времен. В то же время я могу ему высказать все, что думаю, и он меня поймет. Такое оптимальное сочетание уважения и дружеского отношения, мне кажется, характерно для всего коллектива.
– А есть что-нибудь, чего ты боишься?
– Боюсь, когда в спектакле что-то идет не так, а меня нет на сцене, сижу в зале и ничем не могу помочь ребятам, – вздыхает.
– А! Вот сейчас еще боюсь моноспектакля, когда на сцене не за кого спрятаться, но это только перед спектаклем.
Да будет свет!
– Любимая роль?
– Все, – не раздумывая. – На первом курсе, помню, нам сказали завести дневник, чтобы записать туда роли, которые хочешь сыграть. И я впала в ступор. Мне кажется каждая роль интересной. Даже из маленькой роли можно вырастить что-то очень нужное, как например, получилось с Глашей в «Грозе». Мне вообще нравится позиция нашего режиссера в этом вопросе, он позволяет в рамках темы импровизировать, в результате персонаж обрастает «мясом», становится полноправным действующим лицом. Мне безумно нравится наша свобода – ты можешь прийти к режиссеру и предложить: «Давайте изменим!» Поэтому в нашем театре нет главных и неглавных ролей, ты не чувствуешь себя третьим грибом во втором ряду, и даже роль Поганки в сказке мне интереснее, чем роль Сыроежки.
– Что не хватает для полного счастья? Что хотелось бы пожелать театру на юбилей?
– Хотелось…, – подняла глаза, в которых вспыхнул огонек лампочки, – чтобы было много света! Мы не можем себе позволить поэкспериментировать в этом направлении, оборудования не хватает. Да, да, чтобы не только актеры отдувались на сцене, ой, – спохватилась. – нет, не подумайте, мы согласны, мы и так работаем, можем. НО если добавить света – вообще будет ого-го как!
Александр Майер: театр позволил мне творить
В отличие от Ксении Александр Майер полжизни искал свое место под солнцем, уезжал, возвращался, отчаивался, но не зря.
– Гулял по городу: ба! Огромный портрет Лили Корниловой! Решился зайти, тогда театр располагался в здании по улице Свободы. Лиля пригласила: «Пойдем к нам», - вспоминает начало своей карьеры в НХТ. – Начал работать звукачом, и увидел как Гельфонд со студентами репетирует «Домик на окраине». Я понял – вот оно, что я так долго и безуспешно искал! Я был счастлив просто наблюдать за ними. Спустя какое-то время мы поздравляли женщин с 8 марта, я что-то спел, почитал стихи, Евгений Михайлович спрашивает: «Так ты актер? – Да. – У меня для тебе есть роль». Как раз в то время репетировали «Сильное чувство», водевиль Ильфа и Петрова. И там был такой персонаж Мархоцкий – человек вышел из тюрьмы, больной, разбитый, сын его стесняется, в общем, как раз для меня. Я нашпиговал персонаж стихами Юза Алешковского, получилось очень смешно – всех раскалывал на репетициях. Вот это мне очень нравится – то, что режиссер позволяет работать с текстом свободно.
– Чем НХТ отличается от других, тоже хороших, замечательных театров?
– Режиссером, прежде всего, режиссером, который определяет политику, воспитывает актеров. Гельфонд очень правильно сделал, что набрал курс студентов, это важно. Мне нравится такой подход: страдать и мучиться надо во время учебы, тогда не будет метания стульев в артистов, недовольства режиссера. Актер ведь не сможет нести доброе, вечное, будучи унижен тираном-режиссером. Это энергия свободы и радости экстраполируется в зрительный зал. Мне нравится, что актеров не заставляют ходить задом наперед, еще каким-то современным «креативом». Удивлять публику надо яркостью таланта, дарования.
Расти «над собой»
– У вас в театре большая занятость, и при этом вы постоянно делаете самостоятельные работы, участвуете в конкурсах актерских работ – не хватает работы, хочется чего-то больше?
– Да, это правда. Есть моноспектакль о Есенине, сейчас заявил Пушкина, в планах Маяковский и Рембо. Многое идет от моих актерских пристрастий. Хотя наши взгляды на театр с режиссером сходятся, остается личное пространство, и это правильно. И в этом пространстве хочется себя реализовать. Есенин всегда был моим любимым поэтом, любовь к нему привила мне мама, которая читала вслух его стихи. И у меня давно была мечта сделать что-то большое и хорошее.
– Любите театр одного актера?
– Нет ничего лучше! – в запале восклицает. – На сцене ты зависишь от партнера, но ты можешь знать человека досконально, что и как он сделает. В этом отношении актер, которого я знаю и чувствую лучше прочих – я сам. И потом, моноспектакль – это суперзадача, супервысота. Выбрать материал, который тебе нравится, сделать открытие для себя, а потом открыть что-то новое публике. Это своего рода соревнование с самим собой.
– Любимый поэт – Есенин, и любимая роль соответственно, есть еще «любимчики» в вашем репертуаре?
– Шукшин. Его персонажи мне знакомы, во многом напоминают отца, я их видел, наблюдал за ними в детстве. Поэтому, когда в театре начали репетировать «Светлые души» я приносил просто огромное количество заявок, наверное, больше всех. И, кстати, очень многое попало в спектакль
Комфорта и зрелищ
– Как театр повлиял на вашу жизнь, может быть, в чем-то изменил, переориентировал?
– Новый художественный театр позволил мне работать, творить – это главное. Для меня была открытием школа Анатолия Васильева, которую исповедует Евгений Гельфонд. Это воспитывает психологическую подвижность и делает возможным то, о чем я мечтал. Мне повезло, что я встретился с таким режиссером, как Евгений Гельфонд, мне интересно работать с ребятами-партнерами.
– То есть вы не конкурируете с партнерами, не бьетесь за внимание публики?
– Конкуренция есть. Нет, у нас никто не сыплет стекло в туфли и не приколачивает их гвоздями к полу – это делают как раз те, кто не выдерживает конкуренции. Наша задача в том, чтобы быть на сцене интереснее, убедительнее, точнее попасть в образ. Молодежь, которая приходит в театр, занимает свою, а не чужую нишу, но для этого нужно много работать. Редкий актер рождается сразу гениальным, хотя не мешало бы (усмехается), но главное – работа над собой.
– В театре практически нет текучки, что вас так долго держит вместе?
– Костяк труппы составили студенты Евгения Михайловича, привязанность, дружба перешла на весь коллектив. Я даже думаю, что вот эта неустроенность, когда театр мотался по разным площадкам, да и сейчас есть проблемы, это парадоксальным образом скрепляет и объединяет нас.
– Не буду оригинальна, спрошу тот же вопрос: что не хватает для полного счастья?
– Хммм, – ерошит гриву. – Сказать, что гастролей – не правда, их достаточно, и потом театр не делается на колесах. Скажу так: неплохо бы добавить финансирования. Театр все-таки зрелище, а драгоценному камню хорошая оправа не повредит. Хотя, в корне это ничего не изменит, но хотелось, чтобы не только нам было хорошо в этом доме, но и зрителю – комфортно и зрелищно.